Директор частной школы «Снегири»: мы конкурируем за учителей не с государственными школами, а с рынком репетиторов

Здравствуйте, у нас в студии Александр Гулин — учитель истории и директор частной школы «Снегири». Про образование очень много говорят сейчас, много вопросов по актуальной повестке, но давайте мы начнем с частных школ как таковых. В Москве, согласно неким данным, я бы не сказал, что они точные, около 5% детей учатся в частных школах. В других регионах России значительно меньше. Цифра постоянно растет.

Александр Гулин: Я дополню, что до 15% родителей в Москве задумывались о переводе ребенка из государственных школ. А если мы берем общую статистику, которая за последние 30 лет почти не менялась, 1,5-2% всех детей по России обучаются в частных организациях. В Москве это чуть побольше, но если мы берем миллион школьников в Москве и полмиллиона дошкольников, из них примерно 27 тысяч числится в частных организациях.

У вас открыты данные по цене обучения, там 100 тысяч рублей плюс в год старшая школа, а младшая дороже.

Александр Гулин: У нас самый старший класс шестой, младшая дороже практически в два раза.

Почему младшая дороже?

Александр Гулин: Частные школы делятся на несколько разных ценовых категорий. Во-первых, есть школы старые, которым 25-30 лет, которые с начала 90-х были и продолжают существовать. Второе — это школы, которые могут себе позволить арендовать по льготной какой-то ставке здание, им 10-15 лет. И есть так называемые школы новой волны, примерно с 2017 года, когда крупные финансово-промышленные группы стали заходить в образование и открывать школы со своими мерами поддержки, они все на слуху, их несколько.

Но они при этом самые дорогие, с этими мерами поддержки.

Александр Гулин: И даже эти самые дорогие школы, как правило, не покрывают свои расходы. Очень много информации есть в открытых данных, у многих школ есть эндаумент-фонды или просто благотворительные фонды. Например, «Летово» — это лучшая школа уже, по-моему, третий год подряд по IB-программе международной, у них фонд 10 млрд рублей. За счет этих денег они операционную деятельность осуществляют.

Ну то есть дотируют учеников, чтобы им не приходилось всю себестоимость брать на себя.

Александр Гулин: Да. Надо сказать, что у них обучение стоит где-то примерно 2-3 млн в год, но у них достаточно большая доля детей, которые учатся за счет гранта.

Насколько цены растут?

Александр Гулин: Растут цены на сопровождение деятельности, например, очень сильно расходы на питание выросли за последний год, прям существенно.

Но это отдельно все-таки, за питание мы все платим еще отдельно.

Александр Гулин: Да. Но опять же, если школа полного цикла, то это все равно нужно минимум держать 30-50 учителей, в зависимости от наполняемости классов, еще что-то, и надо им платить конкурентную заработную плату. Надо сказать, что если раньше, еще несколько лет назад мы конкурировали за учителей из хороших государственных школ, то последние два-три года мы сталкиваемся с тем, что конкурируем...

Друг с другом?

Александр Гулин: В меньшей степени друг с другом, в большей — с рынком репетиторов. В качестве примера, один учитель математики, который с нами сотрудничает периодически, в ковидное время сидел и открыл онлайн-курс, и у него на курс записалось сразу людей на миллион рублей. Смысл ему выходить в школу, неважно, в какую, когда он может сидя дома иметь такой ежемесячный доход.

И как же конкурировать с этим? Средняя зарплата учителей, я посмотрел в издании «Комсомольская правда», 111 тысяч рублей в месяц, и мне кажется, это близко к истине.

Александр Гулин: Это по Москве?

Да. А учителя в частных школах априори имеют зарплату выше?

Александр Гулин: Мы проводили недавно исследование по 12 частным школам и примерно держимся в этом диапазоне. Если это математики, физики, которых очень большой дефицит, у них выше средняя дельта.

А вы свободны в назначении зарплат, как это принято вообще в частном бизнесе? Или есть тарифная сетка?

Александр Гулин: Мы свободны в плане, что у нас есть попечительский совет — это люди из бизнеса, из управления, и мы показываем некоторую экономику, поэтому мы можем давать чуть выше рынка. Но как правило, школы берут другим, мы берем меньшей нагрузкой. Учитель в государственной школе может получать и 150, и 180 тысяч рублей в месяц, но будет он работать 30 с лишним часов.

И в каждом классе у него будет 30 или больше учеников, что очень критически влияет.

Александр Гулин: Да, поэтому мы помимо самой заработной платы следим еще и за неким уровнем академической нагрузки, количеством часов. Комфортными считаются 18-22 часа, когда можно что-то проверить, подготовиться дополнительно. Но в целом есть примеры, когда учителя в частных школах работают по такой же часовой сетке, просто берут себе часть в первой половине дня в школе, а вторую также репетиторством спокойно добирают, и это тоже в общем-то вполне рабочий инструмент.

Я буквально от вас узнал, что оказывается город Москва с 2018 года частным школам выплачивает на каждого ученика положенную на этого ученика государственную сумму денег, взятую из налогов, которые за каждым учеником идут. И больше этого нигде нет в России.

Александр Гулин: В 100-процентном покрытии этого точно больше нигде нет. Просто Москва чем отличается? У нас все школы подчиняются не муниципалитетам, а прямого подчинения городу, как в городах федерального значения. И это позволяет Москве выплачивать норматив, который идет в государственные школы.

А какую долю стоимости обучения покрывает этот государственный норматив примерно?

Александр Гулин: 15-20%. Чем больше школа, тем больше они получают подушевое финансирование, и это 15-20%, может быть выше даже.

А это способствовало расширению количества частных школ и приходу туда учеников? И, кстати, сдерживанию цен на частное образование?

Александр Гулин: Сдерживанию цен точно способствовало, потому что в некоторых школах прямо написано — если есть регистрация временная или постоянная в Москве, то цена одна, если ее нет, то она другая.

А вообще-то частная школа, для ее учредителей — это бизнес, из которого в том числе стоит задача получать прибыль, или нет?

Александр Гулин: Приведу цитату одного предпринимателя: если бы они хотели сэкономить на школе, они бы школу не строили. Это больше социальное предпринимательство. Есть примеры успешных бизнес-практик, когда школа может давать некий доход, быть самоокупаемой и приносить прибыль, но надо понимать, что школы оформлены как некоммерческие организации. Одна из особенностей — это отсутствие прибыли.

Но в целом принято считать, что частные школы более свободны в том, как они учат, как они программу формируют, как они общаются с детьми. Такая свобода в действительности есть или она просто вытекает из качества человеческого материала, а вовсе не из каких-то иных оргусловий?

Александр Гулин: Требования нашего федерального государственного стандарта идут к образовательным результатам, а не к процессу. Как мы достигаем этот образовательный результат, им не так важно. Например, мы используем английские учебники в качестве дополнительных материалов, и мы понимаем, что грамматику-то все равно будут проверять по нашему Starlight, по нашим стандартным учебникам. Поэтому хотим мы того или не хотим, мы включаем это в наши пять часов английского языка в неделю. То есть в данном случае учителя могут работать по стандартному учебнику, по программе, но родители к нам приходят за другим, то есть мы даем большую глубину, и подход может быть разный. Другое дело, что есть школы, которые максимально настроены против государственных стандартов. И пускай такие тоже будут, ну, семейные какие-нибудь школы, но тут главное, чтобы право родителей распоряжаться образованием детей не нарушало их обязанностей как родителей обеспечить получение детьми основного общего образования...

Сертифицированного объема знаний. На меня произвела впечатление сумма в миллион рублей, которую учитель математики, организовав онлайн-группу, заработал как самозанятый. Это говорит о том, что огромный видимо спрос на вот такое дополнительное образование, причем в онлайн-форматах.

Александр Гулин: Они добирают то, что им не дает школа.

А я резче поставлю вопрос. Какое количество учеников вашей школы, на ваш взгляд, будут обращаться к платному онлайн-образованию для того, чтобы достичь тех целей, которые родители по крайне мере или сами дети перед собой ставят?

Александр Гулин: Здесь всегда палка о двух концах. У нас есть родители, которые специально дополнительно занимаются, и они честно про это говорят, и часто не потому, что их не устраивает то качество образования, которое мы даем. Это некий синдром хорошего родителя, что он пытается дать больше, то, чего у него не было. Можно посмотреть на карту России, несколько компаний, которые занимаются подготовкой к ЕГЭ, имеют оборот больше миллиарда рублей, их около пяти таких в России. И регионы присутствия — это сразу сигнал для любого чиновника, что там с образованием не очень.

Может быть, просто там богатые родители, страдающие синдромом отличного родителя, который хочет заставить своего ребенка, мало того, что он перегружен в школе, о чем мы поговорим, еще обязательно заниматься чем-то еще и сверх того.

Александр Гулин: Как правило, в регионах все-таки это социальный лифт, чтобы поступить в Москву.

Или все-таки это признак того, что школьное образование с точки зрения качества знаний, подготовки не успевает всех научить?

Александр Гулин: Например, до 2017 года, когда «Летово» открылась и потом Технолицей, в России вообще практически не было частных школ физико-математической направленности. Это говорит об очень простой вещи: уровень государственных школ всех устраивал. Была 57-я школа, лицей «Вторая школа», 239-й лицей в Питере, то есть все, кто хотел дать глубокое, фундаментальное образование, все равно шли в государственные школы, потому что с ними частные не могли конкурировать. И вот буквально в последние несколько лет начинают появляться такие школы.

Насчет перегруженности как таковой. Эта тема в том числе спикером Государственной Думы обозначена как государственная — дети перегружены. А чем они перегружены? Если перегружены.

Александр Гулин: Нет, они точно перегружены. Первое, у нас сильный, сложный образовательный стандарт. То есть до 2022 года мы активно участвовали в международных сопоставительных исследованиях, там PIRLS, TIMSS, PISA и так далее. Сейчас у нас есть национальные исследования качества образования. И там наши дети в начальной школе очень неплохо себя показывали по математической грамотности.

Это в среднем, не сборная команда?

Александр Гулин: Да, в среднем. Там была слепая выборка, все было хорошо. У нас действительно сложный учебный план. У нас действительно уроков много. Второе, это объем домашнего задания. Это большая боль всех. Так же точно те страны, где много каникул, выступают с инициативой, что давайте их уменьшим: в США, например, ссылаются на опыт Японии. А в Японии местные чиновники ссылаются на опыт США и говорят: давайте каникулы увеличим. Вот если мы говорим серьезно про объем домашнего задания ежедневного, который предписывает нам САНПИН, санитарные правила и нормы, это 3,5 часа в день.

Для старших школьников?

Александр Гулин: Для старших. Вот семь-восемь уроков у них, в 16:00 часов они пришли домой, и у них есть — у учителей, у школы — законное право каждый день задавать им на 3,5 часа домашнего задания.

Это получится 12-часовой рабочий день.

Александр Гулин: А если еще школа скажет, что мы к ЕГЭ вообще не готовим, потому что ЕГЭ это вам для вуза, а нам не надо, то тут будет дикий перегруз. У меня в школе некоторое количество детей-спортсменов, которые профессионально занимаются спортом.

Да, не забудьте еще про спорт, который очень ценится. А ГТО, возможно, будет учитываться, как дополнительные очки при поступлении в вуз.

Александр Гулин: Он и сейчас учитывается. Десять баллов он дает. И я как раз к тому, что со спортсменами, например, меньше всего проблем. Потому что их дисциплина приучает к тому, что у них все очень сильно распланировано. Другое дело, что не все дети могут выдержать такой темп. Ну, если мы берем сравнение с какой-нибудь Южной Кореей, у них, помимо школы, есть дома творчества, как у нас были раньше. Так они там по четыре часа в день после школы еще занимаются, чтобы поступить хоть куда-то. Там у них дети по 14 часов в день могут учиться в старших классах.

Ну, а каково ваше мнение личное? Синдром хороших родителей — это хорошо, с одной стороны, с другой стороны, во всем хороша золотая середина и чувство меры. Сейчас возможностей дополнительного образования гораздо больше. Школы тоже стараются предложить больше уроков, дополнительных факультативных предметов, которые, ну как же мимо них пройти, ну как не пойти на дополнительную информатику, на дополнительный иностранный язык, на предписанные и внедренные разные дополнительные общественно-политические и историко-общественные дисциплины. Вот на ваш взгляд, не пора ли действительно всерьез это все проинвентаризировать и оценить? С точки зрения того, что у ребенка, у подростка, в это время еще должно быть и свободное время для того, чтобы он чем-то занимался просто, или думал сам, без всякого руководства, хоть несколько часов в день.

Александр Гулин: А какой будет механизм? Органы опеки натравливать на всех, кто много занимается? Ну, наверное, нет. Вообще, дополнительное образование, я считаю, — часть основного. Почему вообще мы разделяем предметы на первую половину и вторую? Взрослым так проще администрировать. Чиновникам проще посчитать, директору проще часы раскидать, завучу проще сделать сетку расписания. А ребенок картину видит в целом. Отсюда очень много лишнего времени уходит у ребенка на деятельность, которую он не выбирал.

Тяжесть школьного портфеля — это тоже интересная вещь. Несмотря на развитие цифровых технологий. Я это знаю по своим детям и другим детям: у нас в советской школе портфель был легче. Причем сейчас в целом мода или тренд, как хотите назовите, что каждый предмет состоит из нескольких учебников и нескольких видов тетрадей. В одном месте вырезаем, в другое вклеиваем, с третьего смотрим задание, что же писать и клеить. В общем, пять килограммов с лишним для третьего класса практически норма, если ребенок с портфелем идет домой.

Александр Гулин: Это действительно проблема, что дети здоровые приходят в школу, а выходят уже с какими-то патологиями. Это есть. Первое, что все-таки разделение одного учебника на несколько частей, это как раз попытка сделать вес в портфеле меньше.

Насколько я знаю, это не работает, потому что они все время нужны все.

Александр Гулин: Ну вот, у меня по истории не могут быть нужны все, потому что первая часть про Древнюю Русь, а вторая часть чуть попозже.

Английский из нескольких элементов, окружающий мир из нескольких элементов, и нужны все, и что там еще, чтение из нескольких элементов, нужны все.

Александр Гулин: По поводу планшетов. Есть несколько инициатив, например, одна называется BYOD, bring your own device, принеси свое устройство. Здесь мы упираемся в два момента. Первое: есть нормы, санитарные и медицинские, что размер планшета, диагональ должна быть не меньше 9,5 дюйма. Это меньше сажает зрение. Второе: предписание работать с ним не больше 20 минут на каждом уроке. Но можно сделать зарядку для глаз, и потом еще 20 минут.

12 часов перед планшетом — совсем плохо.

Александр Гулин: Да, была еще больше десяти лет назад инициатива про электронную версию учебников. Вот у меня был учебник, который я сделал сам на планшете к столетию Первой мировой войны. Кстати, мы с детьми делали, там с 3D-моделями, с описанием, со всем. В общем, лобби крупных издательств решило, что электронная версия учебника — это PDF-версия. Соответственно, PDF-версия, которую вы используете на планшете, может вам уменьшить вес вашего портфеля, но увеличить время, которое ребенок будет смотреть на экран, оно все равно не работает на здоровьесбережение. Поэтому это палка о двух концах, и здесь надо очень точно к этому подходить.

Вообще вас пугает, шокирует, что дети, очень многие, если не большинство, много времени проводят в компьютерных или в мобильных устройствах, играх?

Александр Гулин: Смотря как они его там проводят. Мы можем бороться с этим запретом, например, в школах. У нас телефоны в школе запрещены, у нас есть планшеты, и мы проводим уроки под присмотром учителя, мы учим детей.

Многие потом до четырех утра в играх сидят.

Александр Гулин: Вот-вот, но это не совсем проблема школы.

Потому что им не хватило времени, а они все равно этого хотят. И тайком, и никакие родители их не поймают, потому что родители уже спят.

Александр Гулин: Они могут включить родительский контроль, есть куча прекрасных приложений, которые это все делают. Kaspersky Safe Kids, другие решения помогают это все сделать.

В целом вовлеченность детей, в какой-то степени зависимость от компьютера, от игр безусловно, плоха, с ней надо как-то бороться. Или это просто элемент жизни, с которым надо сотрудничать?

Александр Гулин: Ну, любая зависимость плоха, это точно. Надо найти баланс, и только запретами с этим поколением вряд ли что-то удастся сделать. Ну вот у меня, например, для шестиклассников я завел телеграм-канал, где я публикую образовательный контент, опросы, анкеты, видеоролики, потому что вопрос не в том объеме информации, которая на них выкладывается, а вопрос в отсечении и более правильном представлении того контента, который им сейчас может быть интересен. Поэтому это вопрос важный. Это же не только наш тренд, это тренд крупных государств на ограничение детей в онлайн-взаимодействии.

Есть еще такой термин, с которым вы хорошо знакомы, а я плохо знаком. Прогностическая педагогика. Зачем это и чем может помогать и детям, и их родителям?

Александр Гулин: Приведу простой пример: вы путешествуете по городу, у вас есть цифровые следы — это данные ГЛОНАСС, где вы подключились к сотовой связи, что вы смотрели, когда вы обращаетесь к такси и так далее. Вот цифровых следов, которые используют дети, множество. Например, есть одна крупная компания, которая занимается онлайн-обучением английскому языку. Ну, я думаю, все ее прекрасно знают. Они собирают более 100 метрик про своего пользователя. Эти данные накапливаются. Соответственно, если вы из этих данных вычленяете те данные, которые могут вам дать какой-то эффект, вы можете спрогнозировать поведение детей, которые находятся в похожих социальных условиях, так называемые цифровые двойники. Самое простое — это электронный дневник.

Речь о «Сферуме» или о МЭШ?

Александр Гулин: МЭШ. «Сферум» ее копирует во многом. Там есть посещаемость, там есть успеваемость по предметам — самые простые предикторы. Кто обычно плохо ходит на занятия в старшей школе? Кому неинтересно, отличники и троечники, по большому счету. Первая воронка, которую мы можем отсечь. Дальше мы смотрим районы, в которых они находятся. Находим похожих детей, которые двигаются примерно по одной траектории, и вдруг что-то происходит: один идет дальше по успеваемости, а другой останавливается или даже дальше деградирует. Это вот красная линия или, как сейчас принято говорить, рискориентированное управление. То есть проверять не всех, а тех, кто выходит за нормальное распределение, отклоняется, задать вопрос, почему он отклоняется? И это обычное управление на основе данных — database learning. А теперь, если у вас есть такой массив за несколько лет, берем корреляцию успеваемость, выбор экзамена, посещаемость и результат экзамена в девятом классе. И следующий предиктор берем: в какой профиль в десятый класс он пошел. Если мы видим, что он ходит, занимается химией, выбирает сдавать химию, то с большой долей вероятности он поступит на бюджет на химию. Вот с химией хорошо идет корреляция. Хуже всего идет корреляция с обществознанием, историей и английским языком, потому что вузы каждый год меняют там задачи.

А с театральным институтом какая корреляция?

Александр Гулин: У них есть дополнительные вступительные экзамены.

А цель-то вот этого всего какова: вот хорошо нарисовали, и что из этого? Зачем мне это знать?

Александр Гулин: Мы уже можем залезть в будущее, когда мы видим ребенка, который сейчас еще в седьмом классе, но по массиву данных он находится в когорте тех, кто с похожим цифровым следом, например, не закончили девятый класс без двоек. Значит, мы можем не дожидаться, что он аттестат не получит и останется на второй год. Мы ему в седьмом классе оказываем поддержку точечно и помогаем ему справиться с образовательным неравенством и какими-то вызовами. Аналогичная история в старшей школе: если мы берем суперодаренных ребят, которые в «Сириусе», то нет смысла им давать все. Если он очень ресурсный в информатике, значит, ему надо дать такой профиль, где у него будет много информатики, и базу для общего уровня развития основных предметов.

Хорошо. Примерно понятно.

Александр Гулин: Так можно треки определить общие. Это хорошо работает. Вот многие говорят про сингапурскую систему обучения, многие говорят про финскую модель. В математике есть гауссовское распределение, норма в середине, а китайцы и сингапурцы и «Сириус» наш работают с 10 тысячами детей самых отборных, которые находятся на крайнем пике. А финны взяли себе самую нижнюю когорту, чтобы ее двигать в середину. Но проблема в том, что, если вы в одном месте, например, в «Сириусе», со всей России соберете самых способных в информатике, в этой их группе распределение будет точно такое же. То есть среди у них все равно из самых сильных будут самые сильные, средние и отстающие. Поэтому вот эти данные и эта технология позволяет работать с хвостами, то есть уменьшать образовательную неуспешность. С высокомотивированными, очень талантливыми детьми большие данные не работают. А вот с массовым качественным образованием мы можем определить, на чем мы фокусируемся, как уменьшить отсев. Ведь каждый год все равно по русскому 2-3% ЕГЭ дети не сдают. Но необязательно их 11 лет держать в школе, чтобы отправить на пересдачу. В большинстве своем можно увидеть это заранее и создать некоторую индивидуальную траекторию тем, кому нужна эта поддержка.

Ну допустим. Хорошо, два слова совсем коротко. Как вы думаете, нужно ли что-то делать с ЕГЭ, будут ли с ним что-нибудь делать в обозримом будущем? Это вечная наша тема.

Александр Гулин: В ЕГЭ столько вложили ресурсов, что отменять его сейчас бессмысленно. Кроме того, он все-таки позволил убрать на некоторый момент образовательное неравенство регионов и Москвы, когда последние десять лет Москва конкурировала за бюджетные места в московских вузах с регионами. Все говорят про коррупцию, но раньше она была в другом месте. Сертификаты ЕГЭ сейчас в электронном виде, и никакой айтишник не может в одном месте подделать этот результат, чтобы Рособрнадзор это нигде не увидел. С точки зрения выпускных экзаменов, как требования к школе, может быть, ЕГЭ можно переформатировать. С точки зрения поступления в ВУЗ, когда определяется траектория ребенка, это механизм более прозрачный: я многих детей учил в старшей школе, которые приезжали из регионов, поступали в хорошие московские школы по конкурсу, и потом имели хороший результат, поступление в хорошие вузы, и ничего плохого в этом нет. Я сам поступал через внутренние вступительные экзамены, меня родители отправляли и на курсы в МГУ и в педагогический.

Тогда нужен был обязательный репетитор в серьезных вузах, даже в среднесерьезных обязательно нужен был репетитор оттуда, потому что только тогда будешь знать, как правильно отвечать в данном вузе на данный вопрос.

Александр Гулин: Да, только так. Поэтому для объективности ничего плохого в этом нет. Мы еще десять лет назад предложили простой вариант: пишут они итоговое сочинение, три темы. Добавьте четвертую, свободную тему по истории России. Оценивайте ее с точки зрения грамматики и всего, что вам нужно на русском языке, но содержание там будет связано с историей. И таким образом будет часть детей, которые не будут писать про «Капитанскую дочку», а лучше напишут про…

Про историю Пугачевского бунта.

Александр Гулин: Абсолютно точно.

Что ж, спасибо.